— Да, — коротко ответил я. — Ламберт был сожжен на костре.

— И вне сомнения, еретик получил по заслугам. Ламберт содержался в башне Лоллард и находился на моем попечении. Именно я сопровождал его в суд. Король в тот день был великолепен, — произнес он, и приятное воспоминание заставило его расплыться в улыбке. — Просто великолепен. С ног до головы одет в белое, ведь белый — цвет чистоты. Когда Ламберт дерзнул оскорбить слух его величества своими кощунственными толкованиями Священного Писания, король так прикрикнул на него, что тот в мгновение ока превратился в скулящую собаку. Потом я имел удовольствие присутствовать на казни Ламберта. Орал он на редкость громко, — с ухмылкой произнес Редвинтер и устремил на меня пронзительный взгляд.

Вне всякого сомнения, он догадался, что разговор этот чрезвычайно мне неприятен, и теперь испытывал мое терпение. Увы, мои надежды на то, что тюремщик прекратит свои происки, не оправдались. Мне оставалось лишь хранить молчание.

— Уверен, здесь, в Йорке, король предстанет во всем блеске своего величия, — продолжал Редвинтер. — Он поступил чрезвычайно мудро, заставив местных дворян вновь принести ему клятву верности. Тем самым он дает им понять, что прощает их прежние прегрешения. Однако же, если клятва вновь будет нарушена, виновным не стоит уповать на королевское снисхождение. Иными словами, король ведет политику кнута и пряника, самую подходящую для здешнего сброда. Насколько я понял, вас привели в Йорк не только заботы о благополучии Бродерика, — неожиданно завершил он свою тираду.

— Да, прежде всего архиепископ предложил мне заняться разбором прошений, — кивнул я. — И лишь после того, как я ответил согласием, он дал мне второе поручение.

— Наш архиепископ хитер, как лиса, — со смехом заметил Редвинтер. — Впрочем, он имеет обыкновение щедро платить за услуги.

— Я вполне доволен предложенным вознаграждением, — в некотором замешательстве ответил я.

— Полагаю, у вас достаточно средств, чтобы купить новую мантию. Тем более вам выпала честь предстать пред взором короля. Не знаю, известно ли вам, что ваша мантия разорвана.

— У меня есть другая, — успокоил я Редвинтера. — А эту я разорвал не далее как сегодня утром. В повозке стекольщика.

— Вот как? Странное происшествие.

— Более чем странное, — кивнул я и рассказал ему о том, как обнаружил труп стекольщика.

Разумеется, при этом я умолчал о секретных подробностях этой темной истории. Губы тюремщика вновь тронула улыбка.

— Ну, тут, похоже, законникам делать нечего, — изрек он. — В смерти этого малого виноват только он сам. Полагаю, вы хотите увидеть сэра Эдварда? — спросил он после недолгого молчания.

— Да, будьте любезны, проводите меня к нему.

Мы вышли на лестницу, и Редвинтер, как и в прошлый раз, без всяких усилий взлетел по ступенькам. Я следовал за ним; в голове звучал недавний его рассказ о суде над Ламбертом и о сожжении осужденного. На память пришло, что архиепископ говорил о Редвинтере как о человеке глубокой и искренней веры. По всей видимости, это означало, что он неколебимо уверен в праве короля, верховного главы церкви, оставлять за собой последнее слово в решении всех религиозных вопросов. Несомненно, человеку подобных убеждений сожжение еретика представляется отрадным фактом. Тем не менее насмешливый тон, которым он сообщил о последних минутах казненного, немало меня покоробил.

«Что, если его религиозный пыл служит лишь прикрытием жестокости?» — спрашивал я себя.

Меж тем Редвинтер достал из кармана ключ и повернул его в дверях камеры.

Сэр Эдвард лежал на своем грязном тюфяке. Согласно моему приказу, гнилые циновки заменили на новые, и воздух в камере стал несколько свежее. Ворот рубашки узника был широко распахнут, и я заметил, что ожоги смазаны какой-то мазью. Сэр Эдвард так исхудал, что сквозь мертвенно-белую кожу проглядывали ребра. Взгляд, которым он меня встретил, отнюдь не отличался дружелюбием.

— Как вы себя чувствуете, сэр Эдвард? — осведомился я.

— Лекарь смазал мои ожоги какой-то гадостью, от которой они болят еще сильнее.

— Жжение — признак того, что снадобье оказывает должное действие, — произнес я и повернулся к тюремщику: — Мастер Редвинтер, заключенный сильно истощен. Надеюсь, он получает достаточно пищи?

— Ему приносят похлебку из кухни замка. Ту, что едят стражники. Хотя, конечно, нельзя сказать, что его кормят до отвала. Ослабевший узник доставляет меньше хлопот. Вы сами видели, вчера он набросился на меня, как тигр.

— Я вижу также, что он закован тяжелыми цепями. К тому же он нездоров. А когда человек болен, недостаток пищи для него особенно губителен.

— Может, прикажете кормить его запеченными дроздами? — вопросил Редвинтер, и в глазах у него мелькнули злобные огоньки. — Или лучше подать ему блюдо пирожных?

— Это совершенно ни к чему, — отрезал я. — Будет вполне достаточно, если его будут кормить в точности так же, как стражников. Сделайте милость, проследите за этим.

Редвинтер в ответ лишь поджал губы.

— Вижу, сэр, вы на редкость сметливы, — с хриплым смехом заявил Бродерик. — Сразу сообразили, я слишком слаб, чтобы везти меня в Лондон. Быстро отдам богу душу и тем самым лишу искусных палачей возможности показать свое мастерство.

— Будьте покойны, господин Бродерик, лондонские мастера не позволят вам умереть слишком быстро, — вкрадчиво заметил Редвинтер. — Прежде чем приступить к работе, они осмотрят вас самым тщательным образом. Они так поднаторели в своем ремесле, что без труда определяют, как заставить человека говорить, не лишая его при этом жизни и сознания. А если их клиент слаб, язык у него развязывается быстрее.

Он с улыбкой повернулся ко мне.

— Сами видите, господин Шардлейк, вы оказываете нашему подопечному скверную услугу, приказывая улучшить его стол. За каждый лишний кусок ему придется расплачиваться лишними страданиями.

— Тем не менее прикажите кормить его так, как кормят ваших солдат, — повторил я непререкаемым тоном.

— Я так голоден, что не откажусь от лишнего куска, — заявил Бродерик. — Несмотря на то, что мне придется платить за него лишними страданиями.

Узник метнул на меня взгляд, исполненный боли и презрения.

— Вас, наверное, удивляет, с каким отчаянием человек цепляется за жизнь, господин законник. Даже если конец неизбежен, мы боремся за каждый лишний день.

Он повернул голову, устремив глаза к зарешеченному окну.

— Пока Роберт был жив, я подходил к окну каждый день, хотя смотреть на него было для меня сущим мучением. Но я хотел, чтобы он видел перед собой истинного друга, исполненного сострадания. Всякий раз я надеялся, что несчастный умер, но он был жив, качался на своих цепях и слабо стонал. Он цеплялся за жизнь, хотя в этом не было ни малейшего смысла.

— Легкая смерть — удел тех, кто чист душой и невинен, — назидательно изрек Редвинтер. — Я выполню ваше распоряжение, господин Шардлейк, и прикажу, чтобы заключенного кормили лучше. У вас есть еще какие-нибудь пожелания?

Я взглянул на Бродерика, который, повернувшись на спину, сосредоточенно уставился в потолок. В камере повисло молчание, нарушаемое лишь мерным шелестом дождевых струй за окном.

— На сегодня — все, — покачал я головой. — Я зайду опять, возможно, даже завтра.

Редвинтер выпустил меня из камеры и вновь запер дверь. Я понимал, что своим распоряжением вызвал его недовольство, однако испепеляющий взгляд, которым он полоснул по моему лицу, явился для меня неожиданностью. Лицо тюремщика побагровело от ярости, губы судорожно кривились. Ненависть, полыхавшая в его глазах, без остатка растопила льдинки. Как ни странно, это обстоятельство почти обрадовало меня.

— Вы подрываете мою власть на глазах этого негодяя, сэр, — процедил он дрожащим от бешенства голосом. — Если вы решили его откормить, вы могли сказать мне об этом с глазу на глаз. Но вы сочли нужным опровергать мои приказы в его присутствии.

— Я прибыл сюда, дабы заботиться о здоровье заключенного, — произнес я, глядя прямо в глаза Редвинтеру. — И хочу, чтобы он это понял.