— Так вы уже уходите? — разочарованно пробормотал брат Сванн.

— К сожалению, да.

— Что ж, надеюсь, мы еще увидимся. По утрам я частенько прихожу сюда, к брату Дэвису. Огонь в очаге здесь горит так славно.

На лицо старика внезапно набежала тень печали.

— Брат Дэвис очень добр ко мне. Я знаю, что своей болтовней отрываю людей от дела. Но увы, все мои ровесники давно в могиле.

Я взял его руку, сухую и тонкую, как птичья лапка, и крепко сжал ее.

— Ваша память — это настоящий клад, брат Сванн. Я очень вам благодарен.

И, поклонившись, я вышел. Голова моя слегка кружилась.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Склонив голову под порывами ветра, я торопливо шагал по улицам Халла. Мысли мои скакали, соображения и версии беспрестанно сменяли друг друга.

Итак, я был прав, предположив, что Эдуард IV является бастардом. Как я и думал, таинственный Блейбурн — настоящий отец короля. А вот брат Сванн ошибался, полагая, что с лучником, дерзнувшим вступить в связь с герцогиней, разделались, как только эта история вышла наружу. В действительности Блейбурн умер своей смертью и на смертном одре сделал признание, первые строчки которого мне удалось пробежать глазами. Строки, выведенные неровным почерком человека, не привыкшего держать в руке перо, возникли перед моим мысленным взором.

«Я, Эдвард Блейбурн, находясь на пороге смерти, желаю сделать сие признание, дабы весь мир узнал о моем тяжком грехе…»

Скорее всего, он умер до 1483 года, до того, как Сесиль Невиль тоже сделала свое признание. Будь он жив, старуха непременно заявила бы, что соучастник ее грехопадения может подтвердить истинность ее слов.

А в апреле этого года, после того как заговор был пресечен на корню, один из его участников под пытками проговорился о существовании документов, весьма опасных для репутаций нынешнего короля. Но, по всей вероятности, он не знал, где и у кого хранятся эти бумаги. Заговорщики, как правило, не доверяют друг другу и стараются сообщать своим сообщникам лишь минимум необходимых сведений. Бернард Лок, заключенный в Тауэре, знал, что бумаги находятся у стекольщика Олдройда. Но до сей поры Локу удавалось избежать пыток, ибо у него имелись заступники, а свидетельства, подтверждающие его участие в заговоре, были весьма слабы. Тем временем в Йорке арестован Бродерик. Возможно, ему известно многое. Но он упорно хранит молчание, и потому решено отправить его в Лондон и передать в руки искусных палачей.

Любопытно, что представляют из себя прочие документы, хранившиеся в шкатулке? Вероятно, они каким-либо образом подтверждают признание Блейбурна. Одним из таких подтверждений служит «Titulus». Что до родословного древа, оно служит чем-то вроде вспомогательного средства. Но кто посвящен во все подробности этой истории?

Король и члены Тайного совета еще весной узнали о существовании опасных документов. Я рассказал Малевереру, что Олдройд перед смертью упомянул о некоем Блейбурне, а тот передал это герцогу Суффолку. Стоило герцогу услышать злополучное имя, он сразу переполошился. Возможно, он объяснил Малевереру причины своей тревоги. И тот произнес фразу, которая так меня озадачила: «Все началось с Сесиль Невиль».

В памяти всплыли последние слова умирающего стекольщика: «Если у Генриха и Кэтрин Говард родится дитя, ему не бывать истинным наследником престола. Она знает об этом».

Пораженный внезапной догадкой, я остановился посреди улицы. Как только я раньше об этом не подумал! Стекольщик имел в виду отнюдь не измену юной королевы, не то, что отцом ее ребенка может оказаться молодой повеса Калпепер. Дети короля не имеют законных прав на английский трон, ибо сам Генрих является внуком лучника. А слова «она знает» относились вовсе не к королеве, а к Дженнет Марлин, только что столкнувшей его с лестницы.

— Так, значит, Кэтрин Говард здесь ни при чем, — неожиданно для себя самого произнес я вслух.

Барак расхаживал по комнате, как видно, не найдя более содержательного занятия; он слишком рано отказался от костыля и, ступая на поврежденную ногу, всякий раз морщился.

— Не слишком себя утруждайте, — предостерег я.

— Нога почти не болит, если не опираться на нее всем телом! — сообщил Барак.

Он вновь шагнул, поморщился и тяжело опустился на кровать.

— Черт, до чего мне надоело быть калекой!

— Джек, мне удалось кое-что выяснить, — произнес я, усаживаясь на свою постель.

— Что еще?

В голосе Барака не слышалось ни малейшей заинтересованности. Но когда я рассказал ему о том, что услышал от брата Сванна, и поделился собственными догадками, он по-трясенно присвистнул:

— Господи боже!

Несколько мгновений Барак молчал, пытаясь осмыслить услышанное.

— Если все это правда, значит, нынешний король — внук лучника из Кента, — наконец пробормотал он.

— Получается, что так.

У Барака глаза на лоб полезли.

— И королю об этом известно, — продолжал он. — Известно с тех самых пор, как кто-то из заговорщиков проговорился о документах.

— А еще королю известно, что некий стряпчий по имени Шардлейк отыскал бумаги, а потом упустил их, — продолжил я. — Неудивительно, что он так набросился на меня в Фулфорде. И неудивительно, что заговорщики готовы на все, лишь бы заполучить эти документы. Признание Блеибурна способно сотворить в стране настоящую бурю.

— А Бернард Лок, в прошлом заговорщик, приказал своей невесте уничтожить эти документы, рассчитывая таким образом спасти собственную шкуру.

— Как и всегда в этой жизни, желания и интересы разных людей противоречат друг другу, — пожал плечами я.

— Но каким образом это признание, сделанное неким Блейбурном, попало в руки заговорщиков? Скорее всего, лучник вернулся в Кент, там и отдал богу душу. Как документ оказался в Йорке? К тому же с тех пор прошло более шестидесяти лет. Почему признание решили пустить в ход только сейчас? Что, пять лет назад, во время «Благодатного паломничества», о нем еще не знали?

Я задумчиво потер подбородок.

— Полагаю, дело в том, что Роберт Эск и его сторонники вовсе не стремились к свержению короля. Они хотели избавиться от рьяных реформаторов — архиепископа Кранмера и Кромвеля. А может, вы правы и в то время они не знали о существовании документов.

— Значит, вы считаете, среди бумаг, хранившихся в шкатулке, не было таких, что представляют опасность для Кэтрин Говард и Калпепера? — осведомился Барак, пристально взглянув на меня.

— Не было. Теперь, когда нам известно, что Олдройда убила Дженнет Марлин, его последние слова приобретают иной смысл. Если помните, он сказал: «Она знает об этом». Уверен, он имел в виду свою убийцу.

— Что ж, если все это так, тем лучше для нас, — с нескрываемым облегчением заявил Барак. — Тэмми может спать спокойно. И королева, конечно, тоже. Скажите, а Малевереру вы намерены сообщить о рассказе старого законника? — осведомился он после недолгого молчания.

— Не вижу в этом смысла, — покачал головой я. — О том, кто такой Блейбурн, он знает и без меня. Так что мне лучше не проявлять излишней осведомленности. Самое разумное, что мы можем сделать, — забыть и об этой истории, и о ночном свидании Кэтрин Говард. И спокойно вернуться домой. Конечно, нам предстоит хранить две опасные тайны. Но я умею держать язык за зубами, да и вы, насколько мне известно, тоже.

— Любопытно, удалось ли заговорщикам заполучить документы? — проговорил Барак.

— Понятия не имею. Но если документы у них в руках, пусть поступают с ними, как им заблагорассудится. Если им угодно, пусть отпечатают тысячу копий с признания Блейбурна и развесят его на всех углах Лондона и Йорка. Меня это нимало не волнует.

— Но, когда мы вернемся в Лондон, думаю, вам стоит поговорить с Кранмером, — заметил Барак. — Надо, по крайней мере, сообщить ему, что Дженнет Марлин вовсе не уничтожила бумаги. Власти должны знать, какое опасное оружие находится в руках заговорщиков.

— На досуге я подумаю, как лучше поступить.